Интервью с Ю. Ю. Мельниковой для проекта ЦКЕМИ «Амбивалентность отношений ЕС и КНР в условиях современной трансформации миропорядка»

Центр комплексных европейских и международных исследований НИУ ВШЭ продолжает реализацию проекта «Амбивалентность отношений ЕС и КНР в условиях современной трансформации миропорядка», в рамках которого предусмотрена серия интервью с экспертами в области китайско-европейских отношений. Наш следующий эксперт – Юлия Юрьевна Мельникова, программный менеджер РСМД, преподаватель ФМП МГУ.

Suzy Hazelwood on Pexels

- В чем заключается различие внешнеполитического подхода Китая по отношению к странам Западной Европы и странам Центральной и Восточной Европы?

Это очень правильный вопрос. Я бы добавила сюда также и Южную Европу как отдельный кластер, потому что подход Китая к трем этим регионам в ЕС отличается и в структурной, и в содержательной плоскостях. Если мы посмотрим на Западную Европу, то со структурной точки зрения Китай работает с этими странами по двустороннему треку, что и является наиболее принципиальным отличием. Можно выделить китайско-германские и китайско-французские отношения, которые никак не завязываются в треугольник, обладают собственной уникальной динамикой. Никакого формата многостороннего обсуждения сотрудничества Китая и Западной Европы не существует.

Китайско-германские отношения представляют собой наиболее устойчивую двустороннюю модель в европейско-китайских отношениях, которая существует давно и развивается достаточно успешно. Это наиболее разветвленная система двусторонних диалогов, институтов, она в принципе иерархическая и напоминает структуру диалога ЕС – КНР в целом. Она посвящена, в первую очередь, экономическим вопросам.

Что касается Франции, то ситуация развивалась по такому же сценарию, но не достигла аналогичных германо-китайской модели институциональных результатов. Среди возможных причин такого исхода можно выделить особенности французского внутриполитического процесса. Германо-китайский диалог посвящен преимущественно экономике, в то время как франко-китайский диалог никогда экономике преференциально посвящен не был, торгово-экономический блок не являлся приоритетом двусторонних отношений ни для Китая, ни для самой Франции. На первый план для Парижа выходят геополитические вопросы, военно-политические  интересы в Индо-Тихоокеанском регионе. Изначально, когда двустороннее сотрудничество только закладывалось, Шарль де Голль стремился использовать Китай в качестве противовеса США. До сих пор геополитическая логика остается основной при выстраивании двустороннего диалога.

Применительно к Центральной и Восточной Европе, конечно, превалирует многосторонний подход, где Китай работает с регионом как с единым целым. На это указывает, например, сам факт наличия формата «16+1», представленного в 2012 году. Несмотря на то, что двусторонние отношения и партнерские линии в рамках формата «16+1» были успешными, в целом ЦВЕ интересовала Китай как единое географическое пространство. Схожую попытку сформировать кластер Китай предпринимал на южном направлении, за счет стран Средиземноморья и Португалии. Китай строил сотрудничество с данными странами не столько по точечно-контрактной схеме, сколько по сетевой. Одни и те же китайские компании стремились установить партнерства по всему побережью: электросети, энергетика, зеленая энергетика, дороги, морское сообщение, портовая инфраструктура – все то, что создает единый, кластерный образец сотрудничества.

- Когда Китай запустил проект «16+1» и активно его развивал, многие представители европейской политической элиты говорили о том, что это реализация принципа «разделяй и властвуй», что Китай стремится расколоть интеграционное объединение. Оказались ли справедливы такие оценки в отношении деятельности КНР, или все-таки они были беспочвенны?

Это зависит от того, рассматриваем ли мы ситуацию с точки зрения постановки целей или результатов. Мне ближе функциональный подход, поэтому я всегда стараюсь делать выводы по результатам. Действительно, риторика, о которой Вы говорите, наиболее активно начала проявляться и тиражироваться в СМИ в контексте первого форума «Пояса и пути» в 2017 г., когда делегации стран ЦВЕ вызвали критику со стороны коллективного Брюсселя и США. Если я не ошибаюсь, впервые формулировку про ЦВЕ как «троянского коня» Китая в ЕС употребили именно американские дипломаты, говоря о том, что европейцы не должны надеяться на китайские деньги, китайские проекты и инфраструктуру, потому что страны ЦВЕ ничего не приобретут взамен, кроме долговых обязательств, а Брюссель и ЕС в целом получат у себя «бомбу замедленного действия».

Такими ли были намерения на самом деле, никто, конечно, вслух говорить не будет. Однако фактически для ЕС приход Китая в Центральную и Восточную Европу стал тем самым «триггером», когда политика в отношении КНР стала политизироваться и секьюритизироваться. Оттолкнувшись от этой оценки китайской политики, «разделяй и властвуй», Брюссель начал вводить все больше и больше юридических механизмов и барьеров, которые могли бы помочь преодолеть этот тренд. Поэтому в итоге никакой политики «разделяй и властвуй» не получилось.

Мы сегодня видим, как появляется все больше новых законов и правил, которые регламентируют двусторонние отношения Китая со странами ЦВЕ и с ЕС: антидемпинговое законодательство, механизм проверки иностранных инвестиций, ACI (anti-coercion instrument) – «инструмент против принуждения со стороны третьих стран», то есть вещи, которые юридически не позволят Китаю проводить политику «разделяй и властвуй». Поэтому если мы оцениваем по результату, то мы видим, что эти опасения не подтвердились. Во всяком случае, ЕС смог скорректировать тренд, даже если такой тренд был.

- Вы упомянули эрозию формата сотрудничества между Китаем и ЦВЕ: в 2021 г. проект «17+1» покинула Литва, в 2022 г. ее примеру последовали Латвия и Эстония. Какие причины побудили прибалтийские страны отказаться от дальнейшего сотрудничества с Китаем?

Даже если стараться отбросить идеологические соображения, сложно игнорировать тот факт, что первой была именно Литва. Демарш Вильнюса активно обсуждался в экспертном сообществе и в СМИ: почему Литва? Ведь выход из многосторонних форматов – это всегда очень решительный шаг, который неизбежно ударит по имиджу. Как правило, даже если интеграция не работает и формат не действует, то все равно никто никаких шагов не предпринимает. Все просто отсиживаются и стараются не привлекать к себе внимание. Существует великое множество латиноамериканских интеграций, форумов, которые не функционируют, но никто из них не выходит. Тогда почему?

С экономической точки зрения важно понимать, что Литва не была бенефициаром сотрудничества с Китаем в «17+1», доля Китая в импорте Литвы и тем более в экспорте была небольшой. На транспортных маршрутах, во всяком случае на тех, которые Китай развивает в европейском направлении сегодня, Литва тоже не расположена. Никаких масштабных инвестиций по «Поясу и пути» она не должна была получить. Соответственно, Литва ничем не рисковала и могла себе позволить быть страной, которая продемонстрирует свои политические предпочтения. С другой стороны, отсутствие экономического интереса еще не означает, что должны были последовать какие-либо конфликтные действия. И снова – почему?

Ретроспективно можно сказать, что Литва во всей вероятности действительно подверглась американскому влиянию. Конечно, ему в той или иной степени подвергаются все страны ЦВЕ, но если, например, Польша не могла и не может себе позволить поступать таким образом по отношению к Китаю, то Литва могла. А поскольку Евросоюз – это все-таки достаточно тесное объединение, наверняка были надежды и в США, и в той же Литве, что этот шаг запустит цепочку, привлечет внимание Брюсселя, может быть, будут приняты дополнительные ограничения в отношении Китая, либо страны начнут одна за другой следовать примеру Литвы. И в определенной степени все это сбылось. С высокой долей вероятности будет и далее отложена ратификация Всеобъемлющего инвестиционного соглашения, был подан коллективный иск ЕС в ВТО против Китая, связанный с введенными КНР ограничениями против Вильнюса.

Однако примеру Литвы последовали только Латвия и Эстония – и то спустя год. Это страны одного региона, не расположенные на тех торговых путях, которые существуют сейчас. Это не значит, что у них нет такого потенциала. Он есть, это и порт Клайпеды, и железнодорожные маршруты, но в рамках «Пояса и пути» они задействованы пока не были. Прибалтийские страны покинули формат, круг замкнулся, но на этом процесс эрозии фактически прекратился.

- Как Вы думаете, что теперь случится с проектом уже «14+1», будет ли это новый виток развития или некоторой стагнации, или же через некоторые время страны ЦВЕ подвергнутся эффекту домино и примут решение выйти из формата сотрудничества, в результате чего проект окажется замороженным?

Я думаю, что о новом витке развития говорить преждевременно, и, скорее всего, данный сценарий представляется мне наименее вероятным. Если бы страны Балтии были наиболее конфликтными, то избавление от них, условно говоря, могло бы помочь другим государствам-членам «14+1» сплотиться и продолжать действовать вместе. Но это не так, как мы уже отметили, их роль в формате была маргинальной. К тому же «16+1» и «14+1» никогда не были консенсусными форматами, и несогласие кого-либо с конкретными инициативами никак на формат не влияло. 

В нынешних условиях, как мне представляется, можно ожидать внутренней деградации формата при сохранении общей зонтичной структуры, распада взаимодействия Китая со странами ЦВЕ на двусторонние диалоги наподобие формата сотрудничества со странами Западной Европы. Иными словами, там, где сотрудничество имеет наибольший импульс и государства ЦВЕ в большей степени готовы принимать китайских инвесторов, там они будут развиваться, в то время как в многостороннем формате государства продолжат посещать саммиты на низком уровне представительства и поддерживать какие-либо базовые принципы, декларации, обмены, Институты Конфуция и другие вещи, которые в принципе никого ни к чему не обязывают.

В ЦВЕ все еще сохраняются страны, заинтересованные в развитии сотрудничества с КНР, но и стран «серой зоны» и в ЕС, и в «14+1» достаточно. Есть также государства, являющиеся потенциальными кандидатами на выход. В зависимости от того, последует ли от них такое решение или нет, может чтото изменится, но мне представляется, что формат не исчезнет, просто потеряет единый импульс начала 2010-х годов.

- Вы сказали, что, например, Польша не заинтересована в выходе из данного проекта. То есть даже если будет усиливаться американское давление, она все равно сохранит сотрудничество с Китаем. Какие страны, на Ваш взгляд, помимо Польши выигрывают от «14+1»? Также, отвечая на последний вопрос, Вы упомянули, что некоторые страны в принципе тоже могут принять решение, аналогичное тому, что сделали прибалтийские страны. Кто, иными словами, является аутсайдером в «14+1»?

Что касается Польши, именно в Варшаве в этом году должен пройти саммит формата. Польская сторона активно к этому готовится, по крайней мере, готовилась в прошлом году. Польский президент – один из немногих европейских лидеров, который посетил Олимпийские игры в Пекине – до начала СВО и других политических осложнений. В польских СМИ подготовка к саммиту в той или иной степени освещается. Польша не перекрывает транзит по железной дороге и через территорию Республики Беларусь, поскольку превращение в дополнительный транспортный хаб по маршруту «КитайЕвропа» является существенным фактором развития для Польши. В рамках ОПОП двустороннее сотрудничество сосредоточено вокруг транспортного хаба в Лодзи, но есть и другие маршруты, которые предлагали китайцы, например, через Гдыню и Чижев, которые можно развивать – не только железнодорожные, но и автомобильные.

Также, безусловно, бенефициаром является Венгрия. Венгерский президент является одним из немногих лидеров, которые устойчиво говорят о важности сотрудничества с Китаем. Подписывается много новых документов, строится железная дорога Будапешт – Белград, а также реализуются различные менее крупные инфраструктурные проекты, гуманитарное сотрудничество, существует облегченный визовый режим. В целом между Китаем и Венгрией сейчас существует множество треков сотрудничества: это и 5G, и «зеленые» технологии – такие отношения являются наиболее устойчивыми.

Можно отметить Хорватию. В сетевом смысле она делает немного, но именно в Хорватии был сдан последний на данный момент объект по «Поясу и пути» – мост на полуостров Пелешац, также ведется строительство еще одного моста на полуостров Пашман, Китай заинтересован в развитии портов Задара и Риеки. Здесь мы неожиданно видим, что инфраструктурное строительство не только не было остановлено, но и получило очень хороший отклик от населения по завершении строительства, а также от властей. Неожиданным стало то, что именно Хорватия стала неким центром сотрудничества с Китаем в Европе в 2022 г. 

Чехия, наоборот, является отрицательным примером. Чехия претендовала на постройку ряда железнодорожных хабов по «Поясу и пути» в Европе, но проект не получил развития. Сейчас чешское правительство скептически относится к сотрудничеству с Китаем, можно вспомнить германочешский меморандум, появившийся примерно в одно время с визитом Си Цзиньпина в Москву, где осуждалась китайская политика и были озвучены призывы к странам ЕС выступать с единой позиции и единым голосом. В Чехии в этом году будет принята новая внешнеполитическая стратегия, можно ожидать, что взгляд на Китай там будет пересмотрен. В таком случае Чехия может покинуть формат.

Остальные страны, например Словакия, Словения, Болгария, Румыния в принципе находятся в некоей «серой зоне» формата. У них практически нет совместных проектов с Китаем, а если и есть, то они не несут стратегического характера. Поэтому здесь «либо за компанию уходить, либо за компанию оставаться», и всем им предстоит решить «за компанию с кем».

- В конце давайте перейдем от экономического сотрудничества в военнополитическую сферу. Не так давно Жозеп Боррель сказал, что Европейский союз может запустить военную миссию в Тихоокеанском регионе. Возможно ли военное присутствие ЕС в непосредственной близости от Китая и каким образом запуск такой миссии может повлиять на китайско-европейские отношения?

Данное заявление развивает Стратегию ЕС в Индо-Тихоокеанском регионе, принятую в конце 2021 года. Там сказано, что, в том числе, сетевое взаимодействие должно подкрепляться действиями в области безопасности, за счет совместных учений, миссий, гражданских миссий. Для закрепления присутствия в регионе этот шаг, безусловно, является закономерным и обоснованным. Но, как всегда, при прогнозировании результата хочется узнать, чьи будут корабли? То есть, эта миссия будет обеспечиваться за счет кого? Чьих финансов, техники? Как известно, корабли в Европе в основном являются французскими, французскими силами как раз многие международные миссии на море и обеспечиваются. Поэтому динамика китайско-французских отношений при развитии этого сюжета очень важна. 

В 2021 г. уже был инцидент с немецким кораблем, который был направлен в Южно-Китайское море, но ему было строго-настрого приказано не подходить близко к китайским водам, чтобы никого не раздражать. Сигнал получился в пустоту. Поэтому я бы исключила появление такой миссии в непосредственной близости от китайских береговых границ. ЕС, конечно, может ужесточать свою риторику по отношению к КНР, но поддерживать кооперационные практики они пока не отказываются. «Снижение рисков» (derisking), а не «разъединение» (decoupling), как озвучила в своем программном выступлении накануне поездки в КНР председатель Еврокомиссии У. фон дер Ляйен. Размещение кораблей, тем более французских, возле китайских берегов – это повышение рисков. Даже если миссия появится, я не думаю, что европейцы будут каким-то образом подчеркивать, что она направлена против КНР. 

 

Беседовал стажёр-исследователь ЦКЕМИ Рыжкин Егор.